No title

April 3, 2005

Все это неправильно и неверно. И сыро. И не так. Но это – оно! Мнения приветствуются

* * *

… «А в Петропавловске-Камчатском полночь». Павел сидел на кухне и смотрел в окно. Радиоточка в углу продолжала размеренно бормотать. «Где же он? Где этот гадкий мальчишка?». «…пишут из колхоза “Заветы Ильича”…», – отвечали сухим голосом ему из угла. «Ведь не хотел же связываться с этим поганцем снова, – думал Павел, ерзая на табуретке, – Ведь не хотел. Хотя, да, выбора нет. Не самому же идти. А то еще патруль остановит, спросит – что это, товарищ у вас в сумке?». «И что я отвечу?». Павел думал о том, что всегда он чего-то боится. Чего? За это сейчас не сажают, не то, что раньше. Хотя что было раньше, тоже никто не знает. Или не говорят? Старики теперь все правильные, они внимают и вникают, и одобряют, и поддерживают. В молодости, небось, сами бегали, таскали… Что они там таскали? Рентгеновские снимки что ли? Слегка модифицированные, да… Павел улыбнулся, и тихо повторил: «мо-ди-фи-цированные». Настроение немного поднялось, но тут все испортил проклятый бубнящий динамик. «Передаем по просьбе тружеников села песню группы “Зе Дорс” под названием “Брейк он сру ту зе аза сайд”, что в переводе с английского языка означает, товарищи, “Пробьемся…». Павел привстал, протянул руку и выключил радио.

Ненавижу! Как же я вас всех ненавижу! Промыли всем головы так, что ветер гуляет. Ведь большинству все равно, что слушать и что смотреть. Им бы только телевизор не барахлил и радио ловилось. Антеннку на балконе поставят и думают, что они теперь культурку знают. Да ни черта вы не понимаете в этой культурке, вам покажут обезъяний зад по ящику, и объяснят, что это, де, реализьм. А те, кто понимают, те что? Либо молчат, либо сами насаждают, что большие дяди сказали, либо, как я, в окно поглядывают, пацаненка поджидают с рюкзачком. Закрыть бы все окна и двери, выключить свет и лежать так, и слушать. Как хорошо… Чтобы не вопило радио, чтобы не работал телевизор, чтобы из соседского окна не вопил на весь двор этот… как его? Свинцовый дирижабль. Тьфу! Ненавижу. Да слушайте вы все, что хотите, меня только не трогайте. Нет, хрен. Им надо, чтобы всем было «понятно». А кто не хочет, тех лишат стипендии… Ну где же он? Пригласить что ли сегодня Ленку? Впрочем, не поймет она этого никогда. Никогда не поймет…

Петенька Волков, весь запыхавшийся и потный, бежал по жаре, не щадя ботинок, по разогретому весной асфальту улицы Советской. Тяжеленный рюкзак упирался в лопатки, лямки так и норовили слететь с плеч. Позади раздавалось улюлюканье «этих уродов с левого берега», они догоняли. Из-за них Петенька сделал огромный крюк по переулкам, чуть не сшиб большую тетю с большими сумками и уже изрядно утомился. Рюкзак жутко мешал, его хотелось бросить, но нельзя. За черный бумажный пакет, который был в нем, Петеньке обещали два рубля. Бешеные деньги! Малец прошмыгнул мимо милиционера и скрылся в подворотне под удивленные взгляды толпы. Опомнившись, человек в форме посмотрел вслед, обернулся и увидел перед собой троих сорванцов в пыльной школьной форме и немытыми шеями. Петеньке повезло. Он отдышался в переулке и пошел дальше, а с приунывшими «уродами с левого берега» проводили воспитательную работу.

Мальчик учился в третьем классе, хотя, если бы не отцовский ремень, до сих пор сидел бы в первом. Все его успехи были отмечены лишь в графе «Поведение», да и то, с большим и жирным знаком «минус». Как выражался отец, «этот поганец постоянно ищет приключения себе на голову». А мать никак не выражалась, она просто опускала голову, и это было самое страшное. Петенька не знал, что он таскает в пакетах из-под черно-белой фотобумаги. Когда Петя хвалился о своих курьерских подвигах избранным и заранее восхищенным однокашникам, он говорил давно заученную фразу: «Мне платят достаточно, чтобы я не был любопытным». Конечно же, эту фразу ему сказал один из тех стриженых, у которого он получал пакет. И, конечно же, ему сразу захотелось посмотреть на содержимое пакета, но за это обещали «оторвать уши». А это, знаете ли, пострашнее ремня будет.

Сегодня стриженый спросил его: «Ну что, Петька, а тебе какая музыка нравится?». Вопрос на засыпку. Пытаясь не сплоховать и не показаться мелочью безграмотной, Петр напряг память, пытаясь выдернуть хоть какие-то познания с уроков музыки, но это мало помогло, и он выпалил: «Моцарт! Этот, как его… Иоганн… Гиллан!». Толпа дружно заржала, и Петенька, пристыженный, был отпущен. Сейчас же он приближался к нужному подъезду и уже предвкушал поход в ближайший кафетерий. А там посмотрим…

Печальные размышления Павла разорвал дверной звонок. Он подскочил, уронил табурет, бросился в коридор. «Мам, это ко мне!». Открыл дверь, увидел знакомого пацана и, с мысленным вздохом облегчения сказал: «Ну, что стоишь? Давай сюда!». «Деньги вперед!» – важно ответствовал ему Петенька. Павел молча развернул молодца к себе спиной, открыл рюкзак и достал пухлый бумажный конверт. «На, купи себе чего-нибудь», – Павел протянул мальцу рубль. «Ты обещал два!». «В следующий раз получишь! Все, дуй давай!». Поняв, что настаивать бесполезно, Петенька удалился, Павел прикрыл дверь, повернулся и лицом к лицу столкнулся с матерью.

– Кто это был?
– Неважно.
– Опять начинаешь? Просила же я тебя, умоляла, все тебе… Что это?
– Мам, ну вот не надо только начинать, а? Я уже взрослый человек, могу и не отчитываться!
– Взрослый, ха! Какой ты к лешему взрослый, мозгов у тебя не было, и нет! Господи, и в кого ты такой, а? Ну дались тебе эти… Мар-ги-на-лы! Что опять принес? Смотри, если как в прошлый раз будет, держись. Я за тебя просить не буду. Вылетишь из института, как пробка. Да и пусть. Может хоть в армии тебе ума добавят!
– Вышибут и черт с ним! Больно надо мне это было, – Павел уже почти кричал, не в силах сдержаться.
Он буркнул «Дай пройти», протиснулся в свою комнату и под гневные армейско-учебные тирады захлопнул дверь.

Вскрыть пакет не удалось, нервничая, он разорвал бумагу и кассеты высыпались на кровать. Наконец-то! То, что нигде не купишь, только через хорошие знакомства. Официально не рекомендованные к исполнению на культурных и массовых мероприятиях музыкальные произведения. В пакете было то, на что он тратил всю стипендию, то, ради чего рисковал институтом и то, из-за чего постоянно ссорился с Ленкой. То, чего ждал весь этот день. Здесь была классика – Анна Герман и записи с легендарного квартирника «Песня-76». Здесь были официально затоптанные в грязь, но не сломленные «Песняры». Здесь были «Веселые ребята», о которых говорили, что их в полном составе засадили в психушку, а они взяли и записали пять новых песен. И, наконец, гордость любой коллекции настоящего меломана, подпольные песни соцстран, в том числе и любимая «Сядь в любой поезд» Марыли Родович. У него была эта кассета, но ее во время очередной ссоры утопила в грязной мойке мать, после чего они месяц не разговаривали…

– Я так и знал! – в дверях стоял отец и смотрел на него злыми и расстроенными одновременно глазами. Впрочем, кричать он уже мог. – Паша, когда же ты наконец поймешь, что там (он многозначительно указал куда-то в сторону столицы) не идиоты сидят. Они знают, что делают, как это там было… понимая тлетворное влияние загнивающего капитализма, поощряют распространение творчества зарубежных артистов и писателей…
– Не надо, пап. – Павел сидел на кровати, он тоже устал спорить. – Ну что мне они? Зачем мне это творчество, зачем этот дурацкий Пинк Флойд в Дворце Съездов? Это же не творчество, это оболванивание, в них одна мерзость, одно несчастье в текстах. Ты же лингвист, ты должен понимать!
– А чем лучше твои добрые песенки про лошадку?
Это был отголосок старого спора, когда он дал послушать отцу ту знаменитую, в узких кругах, конечно, песню. Отец тогда так ничего и не понял.
– Чем они лучше? По-крайней мере, несчастье в текстах – это про реальную жизнь.
– Да не хочу я вашего реализма. Я хочу добра и света. Спокойствия. Закрой дверь, пап, прошу тебя.

Отец покачал головой и чуть прикрыл скрипящую дверь. Павел уже ничего не хотел, он просто хотел тишины. Но и этого ему не разрешили. На площади за окном вдруг заиграла музыка, заговорили непонятно в микрофон. Он отдернул штору, посмотрел… Третьеклассников принимали в пионеры. Они стояли шеренгой, нарядные, опрятные и счастливые. И Павел в чем-то завидовал им. Завидовал и хулиган Петька, которого в пионеры не принимали. Он сидел на подоконнике, расплющив нос о стекло, и слушал бодрую речь директора школы. Что-то о помощи и долге… Что-то очень хорошее и доброе, но слышно было очень плохо. Заканчивая речь, директор откашлялся и продекламировал облегченно-радостно последнее и самое важное: «… Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учат Коммунистическая партия, Джон Леннон и Роберт Нест Марли!».